Психи.

[toblerone1]

Автор: Серебристый Водолей
Пейринг: м/м
Рейтинг: NC-17
Ворнинг: жестокое обращение, намек на групповое изнасилование, жестокий секс. А, еще и элемент чуда.
От автора: можете побить меня за стиль. таким дурацким изложением еще не писала. но мне нравится. и даже больше. я собираюсь писать следующий ориджинал в таком же духе.
Часть первая: Игрушка.

Давно не было таких хороших вечеров, музыка просто захватывает! От ритмичных движений шорты чудом не слетают. Кажется, я готов выпрыгнуть из собственной шкуры и танцевать до упаду. Во время особо сладострастного па, я ловлю взгляд темных, как ночь, глаз. Они настолько черные, что отражаются в пламени факелов озерами белого огня. Неоновый свет превращает рыжий ежик в синее пламя горелки. Смотришь? Любуешься. Ну-ну. А вот это сладостное покачивание бедрами для тебя. И свой голый живот я глажу тоже для тебя. От пота краска течет по телу, раскрашивая кожу в животный узор. Белые потеки на плечах и груди наверняка заставляют тебя пошире раздвинуть ноги. Ты хочешь меня. Я чую это даже с такого расстояния. Запах твоих духов обволакивает коконом. Но это уже явная галлюцинация. Еще несколько танцев…
Бизнесмен. Бандит. Редкостная скотина. Денис Котенко. Кот.
Холодные пальцы на шее. И зубы болезненно смыкаются на ключице.
-Ты хорошо танцевал, солнышко. – Ледяные руки вползают в шорты, оставляя жесткую купюру в трусах. Неприятное прикосновение. Противно. Приходится молчать.
-Станцуешь для меня приват-танец? - Куда я денусь?
Сколько я сплю с ним? Второй месяц. Не очень приятные воспоминания: липкие прикосновения, студеные губы хозяйски исследуют мое тело. Неторопливое скольжение внутрь моего распластанного тела. Безжалостные зубы рвут мои губы. Сильные морозные пальцы шлепают по ягодицам, внезапно горстью протискиваясь в мой анус. Мои беспомощные стоны, раскаленные мысли скачут в мозгу: «Ненавижу! Перетерпеть! Ненавижу!».
Зеркала комнатки отражают темноволосого парня с серыми подведенными глазами. Синие шортики едва держатся на бедрах, кроссовки сверкают белыми вставками. Вечно разбитые и искусанные губы – ты на совесть метишь меня, Кот. Ненавижу.
Скользкие пальцы на груди – ненавижу. Быстрые мокрые поцелуи – ненавижу. Толчки бедрами, навстречу мне – ненавижу. Черные непроницаемые глаза – ненавижу.
-Молодец, Вита. – Еще одна бумажка шершаво царапает мой пах.
Вита – это я. На самом деле – Виктор Ильницкий. Витя. Рыжему ублюдку мало трахать меня как крольчиху, он еще и зовет меня женским именем. Ненавижу.
***
Где-то четыре месяца назад я попал в очень неприятную ситуацию. Возвращался домой поздно вечером и увидел, как возле моего дома убили какого-то парня. Отстрелили голову. И меня увидели. «Свидетель знал слишком много…». Мне посоветовали попросить защиты у городского авторитета – Кота. Попросил на свою голову. Впрочем, откуда мне было знать? Да у него вроде девушка была – такая потрясная блондинка! Зачем я ему понадобился? Короче, платой за жизнь стала моя «соблазнительная попка». С этого дня, как я впервые лег с ним в постель, моя жизнь сошла с рельс. Быть девочкой так больно! Не то, что б я был целкой, но обычно это я трахал, а не меня. Особенно когда пихают, не жалея. Особенно когда ледяные руки ощупывают бицепсы. А еще Кот счел меня слишком дешевой заменой вмешательству в чужие дела, и устроил дополнительно работать стриптизером в один из принадлежащих ему бару. Приходится молча терпеть унижение и ждать, когда я ему надоем.
***
У него что-то не так с кровообращением, поэтому Дэн холодный как змея. Как же мне надоело каждую ночь залазить под холодное одеяло и простираться под телом, которое не может согреть. И ночь за ночью молча терпеть поцелуи, ласки, секс. Потом вылезать из постылой постели и брести в душ: смывать семя с ног и кровь с лица. После секса я сплю в тесной комнатушке, Кот боится засыпать, с кем бы то ни было. Ну не очень то и хотелось.
Солоноватые пальцы властно пропихиваются мне в рот. Кроме болезненных толчков, укусов приходится терпеть ледяные пальцы. Ногти пребольно царапают небо. Ненавижу. В унисон рывкам, отвечая на требовательный взгляд: «Ненавижу. Ненавижу. Не-на-ви-жу». Про себя, конечно. Сказать такое вслух - подписать себе смертный приговор.
***
-Витка, просыпайся сучка.
-Ммм, что такое? – Что он потерял в моей клетушке?
-Поедем по магазинам. Я хочу приодеть тебя.
О, нет! Самая развратная и бесстыдная одежда, которая есть, сегодня будет в моем шкафу. Ему когда-нибудь надоест унижать меня?
***
Когда я начинаю танцевать, меня просто уносит отсюда, это захватывает, как экстаз. Я не вижу, смотрят на меня или нет. Я останавливаюсь, только когда чувствую на себе его липкий взгляд. Он даже смотрит с холодом. Липким, студеным взглядом. Мне почему-то уже не хочется танцевать. Мне хочется забиться в дальний угол, но я стою на кубе и дергаюсь в такт музыке. Теперь я чувствую все: и как меня раздевают глазами, и как свистят, даже как щипают, кто дотягивается. Я – игрушка.
-Слезай. – Кот отходит, в уверенности, что я сразу пойду за ним. Он прав. Я как-то попробовал сопротивляться – разбитое лицо заживало две недели, сидеть я тогда вообще не мог.
Он затаскивает меня в темный уголок. Один из коридоров клуба. Иногда ходят люди, но все уже похрен. Нет у меня больше гордости. Штаны ползут вниз.
-Отсоси.
Член у него уже стоит, загибается вверх. Я сосу, стараюсь изо всех сил. Пусть он только минетом ограничится, я не смогу танцевать с порванной задницей. Сосу языком, горлом, губами, щеками, даже трусь об него всем телом. Он зарывается рукою в мои волосы и вдруг резко запрокидывает голову, отпихивает от себя. Глаза у него обдолбанные совсем, дикие яростные. Он всегда угадывает мои страхи, они его забавляют. Кот прижимает меня к стене, смеется мне на ухо гортанным злым смехом.
Я подаюсь вперед, избегая грубого траха. Поздно. Слезы текут, я не плачу, это просто от боли, само собою. Пальцы жалко и безнадежно царапают стену. Упираюсь лбом в шершавую поверхность – так легче. Спина прогибается, бедра и зад оттопырены – тело уже научилось выгибаться, облегчая боль. Когда его грудь прикасается к моей спине – я чувствую холод. Он ледяной, как змея. И такой же неласковый.
-Дрочи. – Я снова не смею ослушаться.
Но у меня совсем не стоит. Тогда он кладет руку поверх моей, и сильно, в такт своим движениям двигает шкурку. Все равно. Кота это злит. Он с силой сжимает кулак, и я захлебываюсь воплем. Больно. Непроизвольно сжимаю его ягодицами, и он кончает.
А я сползаю на пол. Зад горит, член болит, руки и ноги трясутся, лицо – размазанная маска. Я знаю, что он стоит сзади, наблюдает. Ему нравится смотреть на меня, когда мне больно или плохо. Поэтому я должен встать. По ногам течет, а мне нечем вытереть, только ладонью. Кое-как подтеревшись, я натягиваю штаны и бреду обратно в танцзал. Я похож на деревянную куклу. А Кот сидит с компанией, поглядывая на меня изредка. Ему нравится, что я заторможено двигаюсь, ему приятно знать, что это он меня так. Ненавижу.
***
Локти дрожат. Я бы лег. Но меня тут же вскинут обратно. Руки скреплены ремнями и цепями, ноги тоже. Черная кожа начинается глухим ошейником, разбегается полосками вокруг сосков, обвивает талию. Член обхвачен, между ягодиц – тонкая полоска, больно врезающаяся в тело. Во рту - кляп. Голову не могу поднять – какая-то хрень сзади придерживает затылок. Я могу смотреть только вниз – на стол, на котором меня поставили на четвереньки.
Вокруг люди. Кот презентует меня своим друзьям. Мне уже не стыдно, я давно потерял стыд, мне только страшно, что он пустит меня по кругу. Это мерзко.
Хлыст прикасается к ноге, и я подпрыгиваю. Смешки и шепот. Хлыст приказывает раздвинуть шире ноги – я подчиняюсь. Я уже давно только и знаю, что подчиняться. У меня больше нет своей воли. Полоска отходит и что-то тупое и большое прижимается к анусу. Черт. Я рвусь вперед, но меня перехватывают, тянут обратно, с силой насаживая. Я только мычу, но огромная штука уже вся во мне. Давит и рвет. А потом начинает мелко дрожать. Я слышал о таких штучках – виброфаллос. Мне от этого не легче. Пах дергает, колени подкашиваются. Холодная рука на ягодице пугает меня сильнее, чем атомная война. Я чувствую, не вижу, нет, только чувствую, что вся эта гоп-компания обступает стол. Я ощущаю на себе их дыхание. И слышу запах. Меня опрокидывают на спину, и я кричу, потому, что дрянь в заднице давит сильнее. И опять текут слезы. Я вижу их всех. Кот приказывает поднять мои ноги. Теперь я раскрытый для всех. Им, наверное, видно, как дрожит во мне искусственный член. «Пожалуйста» - Я умоляю взглядом – «Пожалуйста, прекратите. Мне же больно. Я же тоже живой. Прекратите». Они не слышат, они даже не смотрят на мое лицо, только на тело.
-Вита. – Я перевожу глаза на своего…хозяина. – Кончи.
Не могу. Я стараюсь, но член совсем вялый. Мне больно. Не могу.
-Вита. – Он хмурит рыжие брови. Его пальцы бродят змейками по моему животу и останавливаются на левом соске. – Я кому сказал?
Я вскрикиваю, потому, что он с силой обхватывает комочек кожи и сжимает сильно, царапая ногтями.
-Если через пять секунд ты не забрызгаешь себя, я отдам тебя своим друзьям. – Кот, как всегда, угадал мой страх.
-Раз, два…- Начинает он отсчет, а я из шкуры вылезаю, только бы возбудится. – Три, четыре…-от страха член вообще опадает. – Пять. Прошу.
Руки тащат меня во все стороны, рвут на куски.

Я прихожу в себя опять-таки на этом столе. Я чувствую, что умираю. Я порван. И кровь течет по ногам и столу. Я даже слышу, как она тонкой струйкою бьется об паркет. Я хочу жить. Мне надо встать.
Внутри уже ничего нет, там лишь разорванная каша моих внутренностей. Ключи от цепей блестят на другом столе, возле кресла. Мне туда не добраться. Но попробовать можно. Умирать не хочется. Я сваливаюсь со стола и долго лежу на спине, глотая воздух ртом. Перед глазами скачут молнии. Потом я ползу. Ноги совсем не слушаются, а руки медленно передвигаются без моего участия. Я почти добираюсь до кресла. Меня отшвыривает удар по лицу, я не успеваю заметить, кто это – только черная тень ботинка перед глазами.
И я снова на спине. И снова из меня выбило воздух. Пах заходится в агонии. Кот хмуро вертит в руках ключи, он смотрит на меня с угрозой. Мне все-равно. Теперь все-равно. Он позаботится. Или убьет. Я сворачиваюсь, как могу, устраиваю ноги удобнее, хоть и не чувствую их. Я сплю. С открытыми глазами. Все заволакивается туманом, таким густым и спокойным, что я не вижу того, кто поднимает меня на руки. Я лишь отдаленно чувствую, что с рук исчезают цепи, и голова свободно свешивается. Мне так хорошо в этом тумане…и совсем не больно.
***
Целую неделю я провожу в больнице. Меня кормят, лечат, моют, убирают за мною, развлекают газетами. Я жив. И я совсем один. Ко мне никто не приходит. У меня никого нет.
Потом меня выпускают. Я здоров, только немного ослаблен. У меня фиолетовая от уколов рука. И ягодицы, наверное, такие же исколотые. У меня теплая повязка из собачьей шерсти – на бедрах. Необходимость.
Я – жив. И я не знаю, стоит ли этому радоваться.
Кот приходит вечером. Он молчит. Смотрит на меня с порога моей кухни. Я пью чай и смотрю на него. Мне уже плевать. Он заходит, зарывается рукою мне в волосы, прижимая мою голову к своему животу. Он холодный. Я не отодвигаюсь потому, что Кот разозлится. Но он и так злится. Отпихивает меня. А потом тянет на пол, на колени. И я снова послушно сосу. Сегодня секса не будет. Я это знаю. Поэтому просто сосу. Я – игрушка для ебли.
***
Меня тащат под локти куда-то, и я быстро перебираю ногами, пока меня не начали волочь по полу. Салон красоты? Мне делают женскую прическу – волосы у меня длинные, хотя и не очень густые. Меня красят. Натягивают какие-то женские шмотки. Я даже вижу себя в зеркале. Худая, немного угловатая девушка с замкнутым лицом и пустыми глазами. У меня такие бездушные глаза. Ужас.
Я даже обуваю туфли на шпильке и пробую пройтись. Не знаю зачем это, очередная прихоть Кота, очевидно.
Меня запахивают в шубу и везут через весь город. Я чувствую себя гермафродитом. Нет, не так. Я чувствую себя вообще бесполым. Из меня можно делать что угодно, потому, что у меня больше нет души. Всякого: «хочу», «знаю», «думаю». Я – просто игрушка. Игрушки не умеют жить, они просто служат развлечением кому-то.
Я, как Золушка, оказываюсь на балу. Среди толпы людей. Парень, наряженный в женскую одежду. Все танцуют и болтают. Гул стоит над огромным бальным залом. Мамочка…
А Кот подходит тогда, когда я думаю, что его тут нет.
-Потанцуем?
Судорожно мотаю головою и вцепляюсь в него, как в спасательный круг. Он единственный, кого я тут знаю.
Потом к нам подходят, и он представляет меня как свою любовницу Викторию. Я послушно принимаю и это.
Я чувствую запах Кота – он возбужден. Ему нравится то, что я парень, играю женскую роль. Извращенец. Он лапает меня при всех. И он гордится мною.
Потом уводит в какой-то кабинет.
И трахает как женщину, лицом к лицу. Мои ноги в чулках и туфлях лежат у него на плечах. Он врывается жестко и так же резко оттягивает бедра назад – для следующего толчка. О, я хочу умереть. Он смотрит в мое открытое, а от этого беззащитное лицо. Ему нравится то смятение, страх и боль, что он видит. Ненавижу.
-Езжай домой. Я приеду вечером. – Меня снова везут на машине домой. И я знаю, что я сделаю.
Мне не страшно и не больно. Ванная горячая. Я в ней – щепка в чане с водой. Слишком худой. Слишком усталый. Запястья не болят, только тянут. И я начинаю засыпать. Мне нестрашно. Мне жить страшно, не зная, что придет Коту в голову. Я сломан.
На телефон не отвечаю. Я не подниму его сейчас. Телефон надрывается, но мне уже все-равно. Только раздражает. Тогда наступает тишина. Немое кино: дверь распахивается, но я этого почему-то не слышу. Кот прямо в черном теплом пальто заходит в ванную. Три шага и он вытаскивает меня, но я и этого не чувствую, как и удара по лицу.
***
А просыпаюсь я в светлой комнате. За окном осень. Я вижу это, заглядывая через окно. Окно зарешеченное. И я все вспоминаю. Мои руки забинтованы и примотаны к стоикам кровати. Ноги раздвинуты и скреплены цепью. Она пропущена вдоль других стоек и не дает мне сдвинуть ноги. Я обнаженный.
Вот тогда у меня случается истерика. Я бьюсь и ору. Теперь мне не дадут умереть. О, Боже.
До вечера никто не приходит. Я, обессиленный, просто лежу, уставившись в потолок и скашивая иногда глаза на окно.
-Добрый день. – Это кто?
В двери стоит мужчина. Совершено незнакомый толстяк. С виду – само добродушие.
-Меня зовут Игорь Дмитриевич и меня наняли, чтобы я обучил вас кое-чему…
Последующие дни (недели? годы?) превращаются для мен в кошмар. Меня учат быть проституткой. Дорогой, безмозглой, послушной секс-куклой. Я забываю, что когда-то на свете жил Витя. Я даже забываю про Виту. Меня зовут Мика. Я вообще, забываю многое. И у меня часто болит голова от всех уроков. Меня бьют токовыми разрядами, если я не слушаюсь. Но я слушаюсь. Я не хочу, чтобы мне было больно. Я почти ничего не хочу. Меня часто гладят по голове, поощряя. Ласка. Это приятно. Я тянусь к ласке. И послушно учусь как надо делать хозяину приятно. Я не помню кто мой хозяин. А потом я начинаю забывать свою кличку. И голова болит все сильнее, почти все время. А еще мне снятся страшные сны. Как будто, когда-то я гулял по улице. Я не мог гулять по улице, меня никогда не выпускают. Я живу тут. И меня теперь не бьют. Со мною разговаривают, но я не всегда понимаю, о чем мне говорят. Иногда так сильно шумит в ушах, что я ничего не слышу и пытаюсь прочесть по губам.
Мне кажется, я становлюсь прозрачным.
Часть вторая: Хозяин.
У меня много дел. И мне некогда. Я почти не сплю. Я не бандит, я бизнесмен. Но все же я урываю несколько минут в день, чтобы узнать как там моя прихоть. Мне бодро отвечают, что он учится и уже почти послушный. Чудесно.
***
У меня дела. Заседание. Кажется, таки не обломится нам этот завод. Гип-гип. Стоило потратить почти два месяца на это дело. Звонок отрывает меня и мне приходится выйти.
-Понимаете…ваша игрушка…ну, то есть Виктор Ильницкий. Он болен и учить его невозможно…
Я раздражен. Он вечно болен. Он холоден. Я хочу его полностью, душой и телом. Но он всегда отстраняет меня.
-Что у него? Простуда? Ничего, гоняйте его. Это не страшно.
-Мы провели анализы…Господин Котенко, вы слушаете?
-Да.- Я поправляю трубку на плече. Если у него какая-то венера – я ему голову скручу. И сам поеду проверяться. Вот же шлюха!
-У него рак мозга. В очень запущенном состоянии. Он безнадежен.
На секунду у меня темнеет в глазах. На языке разливается горечь. Я молча отключаюсь. И бегом в машину. Мне нужно его увидеть.
Сначала он мне не понравился. Худой, красивый, с улыбчивым лицом и тонкой талией. Серые глаза – смелые, умные. И губы, так и требующие поцелуев. Я позавидовал. Я же рыжий. А потом подумал, что эту красоту можно хорошо поскубать. Он работал на меня. И спал со мною. И чем больше я его ебал, тем больше влюблялся. Он был непокорный, гордый. Очень болезненный, правда. Есть такие люди, которые воспринимают боль слишком сильно. Я надеялся, что он тоже влюбится в меня, и будем как-то жить. А он на меня каждый раз зверем смотрел. Пока вообще руки не порезал. Ну, признаю, иногда я был с ним слишком…
С другой стороны: трудно все время встречать враждебные взгляды. Даже когда хочешь нежности и сам пытаешься быть нежным.
А теперь…что теперь?
Больница, персонал, коридор, дверь.
-Открывайте.
Я не знаю, что я ожидал увидеть. Мне приходится схватиться за притолоку. Он совсем худой, похожий на скелета. Он совсем белый. Бледный-бледный, до синевы прямо. У него безумные глаза, затянутые поволокой. У него тонкие синие губы. Он похож на сорванный цветок – вялый, но еще не засохший. А еще он, похоже, оглох.
И не помнит меня. Бессмысленная улыбка на губах пугает меня, и я сползаю вниз, на пол. А он, любопытный ребенок, подходит ближе.
-Тебе плохо?
Вита…Витя, поправлю я себя. Прекрати хоть сейчас измываться над ним. Витя наклоняется надо мною. Он совсем не помнит меня. Для него я кто-то забавный. Вижу это в его глазах.
-Нет. Все хорошо.
Он щурится читая по губам, что я говорю. Так я и думал – он ничего не слышит.
-Пойдем. – Я беру его за руку и пытаюсь вывести.
-Не пойду. – Он вырывается и забивается в угол. – Мне страшно.
Он боится мира. А я…я боюсь потерять его.
***
Он тает на моих глазах. Ни один врач не хочет браться: «Безнадежен. 65% мозга задето. Он не протянет даже месяца». Я тихо вою дома, уткнувшись лицом в его макушку. Он все время спит. А когда открывает глаза - в них все меньше и меньше жизни. А смысла там вообще нет. Он меня не узнает. И почти каждый раз спрашивает, как меня зовут. Я просто в отчаянии.
К этой бабке меня привел один друг. Ну, не то чтобы друг, просто хороший знакомый, который оказался таки другом. Я, уставший, разочарованный, почти смирившийся, уже не верю в то, что спасу своего любовника. Старая квартира. Самая обыкновенная. Никаких ведьминых атрибутов. Пожилая женщина. Нормальное лицо, никаких костяных ног, носа крючком и замшелых впалых щек. Просто женщина.
-Вот славно. – Вдруг говорит она мне. – Еще чего не хватало, нос – крючком…
Я слушаю ее смех, и мне как-то становится легче. Я твердо верю, что она поможет. Потому, что…если она мысли мои читает…Да и друг не стал бы шарлатанку советовать.
-А ну, присядь-ка. Дай, посмотрю, что там у тебя.
Я только открываю рот, чтобы сказать, что это не у меня. Но она вдруг поднимает брови:
-Ого! Така любовь…
И снова смеется. А я молчу и думаю о том, что Витька там один остался. И хоть он спит…мало ли что ему в больную голову взбредет. И что надо быстрее с делами развязаться и поехать домой. У нас и так мало времени осталось.
А старушенция все выше и выше брови поднимает, то краснеет, то хихикать начинает. Считывает меня, значит? Да, натворил я конечно дел…не с того начал. Да и вообще, уже когда я потребовал от Витьки постельных услуг – это перечеркнуло все, что могло быть.
-Хм…
Я встрепенулся. Надо же, задремал у нее на кухне. Вымотался.
-Помощь моя далеко не дешевая. Да и случай достаточно сложный. Но парнишку этого вылечить можно. Хоть сейчас.
Я почему-то подумал про Городецкого. «Ну, по рукам?».
-Почему бы и нет? – Хмыкнула ведьма. – По рукам? А назовешь еще раз ведьмой – вылетишь отсюда в окно.
Сумму она назвала просто громадную. И я сразу сказал:
-По рукам.
Львиная доля моего состояния ушла к ней. А, плевать.
Витька спал, неподвижный, бледный, прохладный. Он казался совсем мальчишкой, несмотря на темную щетину.
-Хочешь, сиди здесь, хочешь – иди погуляй. Но не вмешивайся ни во что. Что бы ни было.
Я уселся на стул, а она села на кровать к моему любовнику. Положила руки ему на голову.
-О, он даже дальше ушел, чем я думала. Рыжий… - Я проглотил это обращение, потому, что она могла вернуть мне Витьку. Бля, да если бы она сказала, я бы тапки в зубах таскал.
Ехидная ухмылка на морщинистом лице дала мне знать, что и эту мысль она прочитала.
-Рыжий, сейчас громко внятно и вслух скажи то, что ты тогда думал на кухне у меня.
И я сказал.
-Витька, я тебя люблю.
Вот.
А потом я ушел, потому что смотреть на его выгибающееся дугою тело я не мог. Но стоны его и хрипы даже на кухне были слышны.
-Все, иди к нему.
Кофе у меня остыло. Мышцы затекли от долгого сидения. И на улице уже был вечер, а я и не заметил.
Я пронесся пулей мимо нее.
Он сидел на кровати. Недовольный, сонный.
Но уже не казался прозрачным.
-Ну, ты, бля… - Когда я услышал его голос, просто что-то порвалось во мне.
Я сидел на кровати, обнимая его, тиская и удерживая. Он матерился, пытался вырваться. А я не мог его отпустить. Гладил по голове и улыбался как дурак. А он дергался, но слабый же, как оттенок, поэтому заснул опять почти сразу. Но это был хороший сон, спокойный. И дышал он ровнее, и бледность эта жуткая прошла.
А я на кухне расставался со своими деньгами. Сколько было в наличии, все ей отдал и перевел со счетов.
-А если ему хуже станет?
-Да что я тебе, врач, что ли, чтоб ему хуже стало? Если сам не начнешь куролесить – все с ним в порядке будет.
Но это только половина вышла. Потом я три дня разрывался между делами и выздоравливающим Витькой. Продал клубы свои. Еще так кое от чего пришлось избавляться. Почти на нуле остался.
И не жалел ни капельки. Я молодой, умный и здоровый, что я, не заработаю обратно? Главное, что моего любовника мне вернули.
Злой он был. И на меня и на весь мир. Ну, оно и понятно. Я спал в спальне под другим одеялом. И вообще боялся прикоснуться к нему. А его это забавляло. Он меня Рыжим стал называть. А я почему-то вспомнил, что мама, пока жива была, тоже меня Рыжим называла или Рыжиком. После маминой смерти я в шпану ударился, никто не смел дразниться. Ну, так оно и ушло это прозвище, а сейчас всплыло. Мне нравилось. Возвращало в хорошие времена.
Витька не долго лежал, когда отъелся - поднялся. Он еще в первый вечер спросил:
-Зачем? Вот это все – зачем?
А я как дурак молчал, только полотенце в руках мял. Он повернулся на другой бок – лицом к стене.
Тогда только ему смог сказать.
-Я тебя люблю.
Он засмеялся. Заржал. Злой это был смех, унизительный и насмешливый.
-А не пошел бы ты?
Я и пошел – на кухню. Там у меня варилось что-то.
Так забавно оказалось вести хозяйство. Еду кому-то готовить. Возвращаться домой к кому-то.
Блин, я в последний раз сам себе готовил еще когда студентом был. Это потом бабы и кафе, рестораны всякие. А это оказалось, не забылось, просто жило в глубине. А теперь я готовлю на двоих, а он ест. Капризничает, порой ругается.
Он попросил меня не прикасаться к нему.
-У тебя холодная кожа. Меня это пугает. Не трогай меня.
Я избегаю прикосновений. Мы спим в одной постели, но под разными одеялами. Я забываю теплоту его кожи.
Я тоскую по его телу. А он отодвигается, стоит мне подойти ближе. Я воспринимаю это как должное. Моя вина.
***
Сегодня мы занялись любовью. Впервые, наверное. Ему понравилось. Мне тоже. Это было так сильно и так необычно.
Я работаю с утра до вечера, восстанавливаю свою власть. Возвращаю деньги. Как я и думал, это не так сложно, надо только хотеть работать. И быть упрямым.
Когда я добираюсь до постели – мне уже почти на все плевать. Я просто валюсь носом вниз и еле нахожу силы накрыться одеялом. Он иногда оставляет мне ужин, но чаще всего нет. Теперь Витька тоже где-то работает. У меня не хватает времени спросить у него. Мы видимся утром – я ухожу раньше, он только просыпается. А вечером я доползаю до кровати, он уже засыпает. Эх…
В этот вечер я был совсем вымотанный. Жутко болели плечи, в спине проворачивалась ржавая проволока. На ужин мне ничего не досталось, поэтому я еще и голодный был. Лег спать измученный нафиг. И нечаянно прикоснулся к Витьке. Он не спал. С шипением отдернулся от меня. И это стало последней каплей.
Я, пошатываясь побрел в другую комнату. Лег на диване, замотался одеялом и попробовал уснуть. А потом почему-то расплакался. Это было позорно. Взрослый мужчина не должен плакать. Это…недостойно. Мне было стыдно. И я не мог остановиться. Просто всхлипывал, вытирал ладонями щеки, небритые, кстати. Это было ужасно.
А потом мне положили руку на затылок, и я задохнулся от неожиданности.
-Тихо. Тихо, Рыжий.
Он укачивал меня, а я плакал глухо, уткнувшись лицом ему в грудь, обхватив руками шею. Я боялся, что он будет смеяться над моей слабостью. Я же издевался над ним. Но он просто успокаивал меня, целовал в брови.
-Ты сильный, Рыжий. Не плачь. У тебя все получится.
Он поднял меня на руки. Надо же, как окреп. А когда-то весил как котенок и не мог даже дверь открыть.
Мы лежали под одним одеялом. Обнимались и гладили друг друга. Он целовал меня. Сам. В губы. Сильно, но нежно. Не так, как я его. А потом я целовал его. Просто целовал, без всяких укусов. И у него встал. У Витьки редко вставал на меня. Сначала ему было больно, а потом, даже когда я хотел быть нежным, он боялся. А теперь все было так правильно.
И мы занялись любовью. Я был уставший, он – тоже. Поэтому получалось все медленно и нежно. Мы приволокли гель для душа – ничего другого не нашлось. Я его смазал, он – меня. А потом так медленно, - я так старался быть аккуратным, - очень нежно, очень плавно, почти не дыша...И нам понравилось. Обоим. И когда я кончал, я знал, что он кончает подо мною, выстанывая мне в шею мое имя. И тогда я чувствовал себя мужчиной. Потому, что я смог позаботится о человеке, которого я считал своим.
Мы совсем чокнутые психи. Но, кажется, у нас любовь.